Вопрос.

Почему вы все время улыбаетесь? — взволновался Маллесон. — Как японец... Мы — англичане, серьезная нация! Мы не французы шансонетки, чтобы всем раздаривать улыбки. Говорят, когда расстреливали комиссаров, тоже улыбались... Правда это, капитан?
—Так точно, сэр, вы же знаете, что я циник, — снова улыбнулся Гиг Джонс, хотя знал, что циничнее Малссопн не сыщешь во всей Великобритании и ее колониях. Вы же сами как-то ссылались на древних мыслителей, мол, стыд и честь как платье: чем больше потрепаны, тем беспечнее к ним относишься. А в жестокости есть свой рациональный смысл. Она опьяняет, наполняет сознанием превосходства, власти над людьми... Это, знаете, сэр, как во время полового акта, когда чувствуешь свою силу. . . Тут уж все зависит от тебя, женщина роли не играет. Ее дело лишь отдаваться...
Маллесон двусмысленно улыбнулся: циники обычно, за редким исключением, бывают трусами. Он часто замечал, как Тиг Джонс любовно поглаживал маузер или ложе винчестера. Трусливые любят оружие.
—Я знаю, что вы хотите сказать, сэр. Я подумал то же самое. Отвечу на ваш вопрос. Я не чета этому премьеру. .. Фунтикову. Когда мы пускали в расход девять ашхабадских комиссаров, он поставил к яме комиссара Розанова, расцеловался с ним, а после расстрелял. Он или слюнтяй, или сумасшедший... Впрочем, каков народ —таковы и правители, каждый стоит друг друга.
—Нет, капитан, он перещеголял вас. Поцелуй Фунтикова, знаете ли, как поцелуй змеи, намеревающейся все же ужалить. Я проникаюсь уважением к этому малому. Вы же в своем цинизме пока не доросли до Фуникова. А насчет парода и правителей вы, пожалуй, правы.