Было тихо и торжественно, как в усыпальнице. И вдруг, контрастно, как на китайской сестра гравюре, мелькнуло темное пятнышко: это черный дрозд вспорхнул из укрытия в кустах, повернул к нам головку и стремительно улетел прочь. Мы только и успели в последнем сумеречном свете разглядеть один глаз да оранжевый клювик.
— "И черный дрозд среди ветвей, И певчий брат его..." —начал я.
— Ну, старик, — пробормотал Александр, — ты прямо как на сцене.
— Считаешь?
— Да. Помнишь, как там дальше? -Нет.
Тогда он сам продолжил:
Билеты сюда стоили дешевле всего. На десятом секторе, как официально именовали «Воронью гору», положено было стоять.
— "Крапивник, зяблик, воробей — Справляют торжество. Ласкает жаворонок слух С полуденных высот, И сладкозвучное "ку-ку" До сердца достает".
Мы опять помолчали. —Ты когда-нибудь изменял Антонии? Вопрос застиг меня врасплох, но я тотчас справился с волнением:
— Нет, конечно.
Я закончил письмо и торопливо спрятал его в карман. По лестнице спускались Антония и Розмари. Обе одновременно что-то говорили. Я разобрал слова Антонии:
— И во всем здании — центральное отопление.
Я встал из-за письменного стола и приблизился к камину. Вечер еще не наступил, но было пасмурно. Зажгли лампы. Несмотря на то, что в комнате горели два электрокамина, Антония настояла на том, чтобы затопить еще и угольный: "Может, у дорогого Мартина станет веселей на душе".
Они вошли и уставились на меня с той нежной заботой, с какой мать смотрит на младенца. Только у Розмари эта забота была с примесью любопытства, а у Антонии — тревоги. Рядом с моей женой сестра, в элегантном костюме ненавязчивого мышиного цвета, казалась лилипуткой.
— Антония описала мне твою новую квартиру. Послушаешь — так она само совершенство. И божественный вид на Вестминстерский собор.
—Ты знаешь о ней больше, чем я. Это Палмер приискал мне квартиру на Лаундс-сквер. Кажется, неплохую.
