Над горами сгущалась ночь.

Она вынула из узла большую белую паляницу, порезала четвертинку сала:
—Вечеряйте, товарищи.
Друзья действительно были голодные, но не спешили приниматься за еду.
—Что же вы? — удивилась Галинка, когда выкапывать клубни георгина.
—Новичок наш запропастился,— озабоченно объяснил Сиднев.— Не подождать ли?
—Да вы ешьте, ему оставим! — успокоила девушка и, положив на ломоть хлеба кусочек сала, отодвинула в сторону: — Придет и поест.
За речкой послышался, наконец, треск сучьев и показалась темная фигура солдата. Он подошел к костру и, увидев новые лица, поспешил сесть подальше от света.
—Ходишь, бродишь! — сердито глянул в его сторону Тавро.
—Будь они прокляты, твои ягоды! — послышалось в ответ.— Чуть не заблудился. Километров пять отмахал, пока выбрался на огонек.
Галинка вздрогнула, услыхав этот голос: неужели он, тот самый, что был в Выселках и стрелял в Серко?
Будто подтверждая ее догадку, пес оскалил зубы и зарычал в темноту, где сидел только что пришедший солдат. Пришлось Сережке схватить собаку за ошейник. «Подожду до утра,— решила девушка,— там поглядим, он или нет».
Над горами сгущалась ночь.
Все улеглись спать, только Сиднев остался дежурить и мерно прохаживался в стороне. Лейтенанту не спалось. «Прошли километров двенадцать,— думал он,— а до Сухуми двести. Продуктов нет. Что будет завтра беречь? Через три дня сиденье, через неделю? В горах безлюдье, вечные снега. Нет, надо решительно все продумать! А что, если остановиться? Ведь должны же здесь быть партизаны! В крайнем случае создадим свой отряд... Вот только рана... Но что рана? Война без ран не бывает...» Он уже пробовал ступать на раненую ногу — вроде ничего. День-два, пусть даже неделя — и полегчает. Вечером, перевязывая ногу, Дарвеня убедился, что пуля не задела кости: ему повезло. Если бы тогда, сразу, наложить жгут, наверное, уже ходил бы...
Если все уйдут, что будет?»
—Здравия желаю, вам товарищ лейтенант! Кажись, на переправе виделись?
Дарвеня обернулся и узнал курносого стрелка, с которым лежал в окопе за насыпью и вел огонь по фашистам.
—Друзья, выходит, встречаются вновь? — улыбнулся Дарвеня.
—Выходит. Ефрейтор Сикорский! — отрекомендовался парень и, подсев поближе, охотно продолжал: — Вы тогда на пароме остались, а я, как услышал — жужжит, бултых в воду! Течением отнесло. Ничего — выплыл! А вот сержант...— Сикорский запнулся.
Дарвеня понял, что он говорит о Жукове: сержантов там больше не было. Расспрашивать о нем не стал: будь сержант жив, ефрейтор сам сказал бы об этом.