Оставшись вдвоем, Талмас с Кальдамирой долго молчали, не зная, о чем говорить, в ушах обоих все еще звучало: «Привыкайте друг к другу». Девушка, не зная, рост куда девать руки, то и дело то заплетала, то расплетала концы своих толстых кос.
Наконец он прервал молчание:
— Ну вот, свалился я на вашу голову. Вы же привыкли к совсем другому Халилу... Как вы относитесь к моему вторжению?
— Ну кто же виноват? Болезнь никого не спрашивает. Как я?.. Я-то согласна. А вот как вы после... Как Чацкий — с корабля на бал. О довоенном вашем спектакле до сих пор помнят. А если честно, то когда мне сказали, что вы, наверное, будете моим партнером, я здорово растерялась — вдруг испорчу все...— Она вскинула на Талмаса быстрый взгляд.
— Значит, мы квиты... Я еще больше вашего боюсь... Но что поделаешь, назвался груздем — полезай в кузов... Давайте попробуем гармошку, тональность...
Они приступили к работе и сразу же забыли о своих страхах, освоились. К их общей радости, тональность инструмента совпадала с голосами. Талмасу было приятно: голос у девушки оказался что твой колокольчик. К началу репетиции они уже вполне привыкли друг к другу.
...Спектакль прошел под непрерывные аплодисменты. Вначале зритель не узнал Талмаса — в Биштюбэ после возвращения его никто не видел кроме как в гимнастерке да галифе, а на сцене появился парень в тюбетейке, белой косоворотке и домотканых штанах... А когда узнали да услышали его заливистую тальянку, пение, клубный зал потонул в рукоплесканиях. Тем раскованнее, целиком отдаваясь событиям спектакля, играл лейтенант, тем слаженнее становились его дуэты с Кальдамирой.
После того как смолкли последние аплодисменты и медленно опустился занавес, Перестройка, еще не остыв от игры, вдруг быстро прижалась к Талмасу и, чмокнув его в щеку, шепнула:
— Какая я сегодня счастливая! — Тряхнула головой и стремглав выбежала за кулисы.
